Глава 2. Рисуя призраков: Визуальные стратегии работы с памятью
Визуальная природа графической автобиографии привносит в репрезентацию памяти особую многослойность: рисунок здесь работает не только как иллюстрация событий, но и как форма субъективного переживания, как подлинный медиум работы памяти.
Крейг Томпсон «Одеяла», Бумкнига, 2019
Авторы графических мемуаров используют целый спектр художественных приёмов — от размытости линий до символической предметности, — чтобы зафиксировать текучую, неустойчивую природу воспоминаний.
Приёмы передачи субъективности воспоминаний
Маржан Сатрапи «Персеполис», Бумкнига, 2019
Как мы уже знаем, воспоминания не субъективны. Это связано с особенностями работы памяти: мозг не записывает целостные кадры, а сохраняет лишь ключевые фрагменты. Но как художникам удается воссоздать это? Как им удается передать ощущения?
Размытость контуров, игра с цветом и светом
Одной из наиболее заметных стратегий является использование нестабильной графической манеры — размытых линий, приглушённых палитр и неравномерного света, что позволяет передать зыбкость и эмоциональную окрашенность воспоминаний.
Тесса Хиллс «Feeding ghosts», Farrar, Straus and Giroux, 2024
В «Feeding Ghosts» Тесса Халлс сочетает акварельные пятна с графитными штрихами: изображение как будто расплывается по странице, подчеркивая хрупкость травматичного семейного опыта и невозможность восстановить его в точной форме. Размытые контуры обозначают не столько отсутствие сведений, сколько эмоциональную боль, мешающую чёткому воспоминанию.
Фрагментарность и монтаж как отражение работы памяти
Фрагментарность — фундаментальная особенность памяти — получает точное визуальное выражение в форме монтажа, разорванной композиции и нелинейной последовательности кадров.
Арт Шпигельман «Маус. Графический роман», АСТ, 2014
Если говорить о фрагментах памяти, то стоит обратиться к работе Шпигельмана. Он часто прибегает к резким переходам между сценами, которые визуально имитируют скачки памяти его отца — смещения, провалы, всплески.
Кадры прошлого иногда буквально вклиниваются в пространство настоящего, нарушая привычный ритм страниц и показывая, как травма вторгается в повседневность.
Джо Сакко «Footnes in Gaza», Henry Holt and Company, 2010
Другом же случае попытки показать, что память состоит из множества разных частей, можно обратиться к работе Джо Сакко «Footnotes in Gaza», где он строит повествование как архив расследований: раскадровка многоуровневая, часто разорвана, а мелкие виньетки перемежаются крупными панорамами — так создаётся ощущение мозаики свидетельств.
Память предстает как труд реконструкции, где каждая деталь — отрывок более крупного, но всегда неполного нарратива.
Визуализация временнóй перспективы
Арт Шпигельман «Маус. Графический роман», АСТ, 2014
Переходы между прошлым и настоящим
В графической автобиографии временные планы взаимодействуют не только через текстовые маркеры, но и через особые визуальные приёмы.
Джордж Такэй, Джастин Айзингер, Стивен Скотт, Хармони Бекер «Нас называли врагами», Popcorn Books, 2024
Так, в «Нас называли врагами» Джорджа Такэя воспоминания детства часто изображены в более мягкой, округлой форме линий, тогда как события настоящего — более графичны и структурированы. Эта разница подчеркивает двойственность опыта: прошлое воспринимается одновременно интимным и недоступным
Символические образы: архивные фото и предметы-посредники
Важнейшей частью визуализации памяти становятся образы предметов — фотографий, писем, бытовых мелочей, которые служат медиаторами между автором и прошлым.
Тесса Хиллс «Feeding ghosts», Farrar, Straus and Giroux, 2024
В «Feeding Ghosts» старые фотографии семьи важны не столько как документ, сколько как физическая поверхность, на которой «оседает» история. Их присутствие на страницах часто сопровождается графическим искажением — разрывами, линиями размывания, — подчёркивающим ограниченность объекта как источника знания.
Арт Шпигельман «Маус. Графический роман», АСТ, 2014
На страницах «Maus» появляются архивные фото как и сканы, так и нарисованные от руки. В моменте, где они с отцом разбирают фотоальбом, Арт узнает о дальнейшей судьбе родных, которые пережили ужасы Холокоста.
Персонализация пространства
Дом, город, природа как проекции внутреннего состояния
В графической автобиографии пространство всегда субъективно: оно не отображает мир как таковой, но фиксирует его восприятие.
Ханнерийна Мойссейнен «Перешеек», Бумкнига, 2019
В «Перешейке» Мойссенен вводит пространство как место пересечения личных и политических историй: холодные северные пейзажи становятся не просто географией, но внутренней метафорой разрывов, миграции и попыток восстановить семейную связь.
Связь места с эмоциональной памятью
Пространство неизбежно привязано к памяти: в графическом формате это выражается через повторяемые образы домов, улиц, интерьеров, которые возвращаются в разных временных точках и с разной визуальной тональностью.
Джордж Такэй, Джастин Айзингер, Стивен Скотт, Хармони Бекер «Нас называли врагами», Popcorn Books, 2024
В комиксе «Нас называли врагами» лагерное пространство изображается через простые, заранее «запомненные» формы, которые повторяются как мотив травматического навязчивого воспроизведения.
В «Displacement» Кики Хьюз эта связь проявляется в самом сюжетном устройстве. Героиня, современная американка, магическим образом переносится в прошлое и оказывается среди своих предков — японско-американцев в лагере для интернированных. Это фантастическое допущение становится мощнейшей метафорой: травма предков — это не что-то абстрактное в учебнике, а реальность, в которой ей приходится жить.
Ее взросление — это буквальное «проживание» истории своей семьи и своего народа, что приводит к глубинному экзистенциальному и политическому прозрению.
Таким образом, нарративные и визуальные техники в графических романах о травме выполняют функцию сложной системы координат, в которой происходит процесс взросления.
Ассоциативная композиция и флешбэки отражают работу памяти и попытку собрать распавшуюся идентичность. Трансформация графического стиля и работа с символами визуализируют внутреннюю метаморфозу, обретение языка для выражения боли.
Наконец, интеграция личного и исторического контекста знаменует высшую стадию этого взросления — переход от пассивного носителя травмы к активному субъекту, способному вступить в диалог с коллективной памятью, осмыслить ее и передать дальше, превратив наследие призраков в акт сознательного свидетельства.
Крейг Томпсон «Одеяла», Бумкнига, 2019
